Ещё полтора века назад о ребёнке думали совершенно не так, как сейчас. Можно даже сказать, что не думали вовсе. Дети представлялись маленькими и глупыми версиями взрослых. Мысль о том, что мир детей сильно отличаются от мира взрослых, пришла исследователям в голову только к ХХ веку. Стали изучать феномен детства, игру, игрушку, самого ребёнка. Стали учиться писать для него. И огромный вклад в изучение ребёнка был сделан Корнеем Чуковским. Он был одним из первых, кто предложил взглянуть на ребёнка по-новому: ребёнок – это не уменьшенная и ухудшенная версия взрослого, а совершенно другое существо со своим взглядом на жизнь, мироощущением. В современных детских журналах Чуковский видит удручающую тенденцию: ребёнка пытаются всеми силами затащить в мир взрослого и поскорее приобщить к взрослой проблематике вместо того, чтобы спуститься к ребёнку самим, поиграть с ним и понять его. Чуковский как мог отстаивал право ребёнка на мечту и фантазию, а вместе с тем – и на волшебную сказку. Можно сказать, что именно Чуковский основал литературу для самого маленького читателя. Такую, которая была сделана специально для него: говорила на понятном ему языке на понятные ему темы.
К новому российскому строю подход Чуковского не подходил никак. Нужно было не фантазировать, не читать сказки, а работать, строить коммунизм. Некогда было понимать ребёнка – нужно было правильно его воспитать, в нужном ключе. А все эти тонкости ни к чему. И более того – они ребёнку вредны, так как навязывают нереалистичную картину мира! К концу 20-х годов ХХ века педагоги обладали очень серьёзным общественным влиянием. В новом замечательном советском государстве не было места старым порядкам ни в одной сфере, в том числе и в детской литературе. Необходимо было воспитывать нового человека: труженика, патриота, бойца с буржуазией. И литература для этого была необходима специальная: соцреалистическая, поучающая, дающая положительный пример. В тот период литература была скорее инструментом, чем искусством: она использовалась в определённых целях. Поэтому сказка ни по каким параметрам не подходила для советской литературы. Она не описывала реальность, не показывала героев социалистического труда, рассказывала о каких-то невозможных событиях и явлениях.
Первый «удар» по К. Чуковскому был нанесён Надеждой Крупской. В феврале 1928 года в газете «Правда» вышла её разгромная статья о «Крокодиле» Чуковского. Сразу после создания «Крокодил» был, как бы мы его сейчас назвали, бестселлером. С «Крокодилом» были знакомы почти все дети 1920-х годов. Его знали даже те, кто не умел читать или не имел возможности получить в руки книжку: «Крокодила» одни дети заучивали наизусть и читали вслух в компании другим. Маленькие читатели любить Крокодила Крокодиловича не перестали. Зато педагоги со временем обеспокоились содержанием этой сказки и её подтекстом: что, де, хотел этим Чуковский сказать? Крупская, главный педагог страны, выступила против «Крокодила». В сказке она обнаруживает злобное изображение народа, любовь к мещанской пошлости и антисоветскость. В конце она заключает: «Я думаю, «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». Другой писатель, имевший меньше друзей, в этот момент был бы уничтожен раз и навсегда: такая рецензия от самой Крупской – важного государственного деятеля и вдовы великого вождя! Но Чуковскому повезло: за него вступились. Сначала Горький (что, пожалуй, и стало самым сильным аргументом), потом коллективный протест направил целый ряд значимых авторов. Среди них были А. Толстой, С. Маршак, М. Зощенко и многие-многие другие. Дело о запрете книг замяли: писать Чуковскому было разрешено. Однако ситуативно ставить палки в колёса продолжили и дальше.
Через полгода отложили печать «Мухи-Цокотухи», а через год – второй серьёзный «удар сверху»: родители Кремлёвского детсада выпускают резолюцию, в которой призывают бороться с «чуковщиной». Нападают на этот раз не только на «Крокодила». В остальных стихотворных сказках Чуковского тоже находят восхваление мещанства, кулацкого накопления, суеверия. Ни одна книга Чуковского «не будит в ребёнке социальных чувств». Более того: с точки зрения комитета, чуковщина – это полноценное направление в детской литературе последних лет, и в этом направлении пишет не только сам Чуковский, но и его «единомышленники» (имена этих единомышленников, в прочем, не называются). С этой самой резолюции пошёл ругательный термин «чуковщина» — безыдейность и отсутствие социальной направленности в детской литературе, имеющие дурное влияние на ребёнка.
После резолюции не помогло бы уже никакое заступничество: на Чуковского начали нападать со всех сторон. В разных журналах печатались статьи о вреде его книг и о том, как с «чуковщиной» в литературе надо бороться. В общественном сознании сформировалась некая «группа Чуковского» (кто в ней состоял, в прочем, известно точно не было) – собрание «неправильных» детских писателей, которых традиционно ругали на педагогических собраниях. А тут ещё одна напасть – государство недовольно политикой Госиздата, и тот, опасаясь репрессий, начинает активную работу с авторами: требует от них признания ошибок, покаяния и выстраивания творчески планов в соответствии с целями пятилетки.
Над Чуковским грозовым облаком повисла масса чудовищных обстоятельств. Атмосфера всеобщей враждебности не располагала к творчеству. Шутка ли – когда от твоей фамилии образован главный ругательный термин десятилетия! Запрет на печать снова маячил на горизонте, и на этот раз спасения и заступничества ждать не приходилось: Горький в эмиграции, а на С. Маршака и других тоже надавили, они сидят тихо. Чтобы понимать всю серьёзность положения, необходимо хоть коротко уточнить обстановку, царившую тогда в России. В стране стоит нищета, к зиме 1929 года введены хлебные карточки, во всю идёт коллективизация. Быть «свободным художником» фактически невозможно: умрёшь с голоду. Деньги получают только те, кто печатается с одобрения государства и состоит в Союзе Писателей. А после мысли о запрете на печать неотделимо следовала мысль об исключении из него Чуковского. Под угрозой голодной смерти оказывается вся семья Чуковского: четверо детей и жена, для которых он был единственным кормильцем.
И Чуковский сдался. Наверное, последней каплей, дополнившей и без того полную сумму трагических факторов, стало то, что к концу 1929 года вся его семья слегла в болезни. И в декабре 1929 года Чуковского уговорили написать письмо с отречением от старых сказок. Письмо с публичным покаянием было напечатано в газете «Правда», и содержало в себе обещание впредь писать «правильную» детскую литературу. Было даже приведено название одного из возможных сборников – «Весёлая колхозия». Написан он, правда, никогда не был.
Семья Чуковского была спасена от голодной смерти. Однако сам Чуковский оказался едва ли не в более бедственном положении, чем до отречения: от него отвернулись его сторонники и некоторые друзья, посчитав письмо предательством. К тому же, борьба с «чуковщиной» продолжалась, выходили новые статьи на эту тему.
Чуковский до конца своей жизни жалел об этом отречении. И совсем скоро после него Чуковского, как он сам считал, постигло возмездие. Самое страшное из тех, что только можно представить: смертельно заболела его любимая младшая дочь – Мурочка.
Автор текста: Екатерина Морозова
Автор иллюстрации: Олеся Кузьмич
No responses yet